- Огромная работа, Марина Викторовна...
- Да, и я надеюсь, моей жизни на нее хватит. Но вернемся к вашему вопросу, Эгерт Урмасович.
- Да. Мне доводилось слышать мнение, что диктатура - это процесс возвращения общества на предыдущий этап развития, чтобы все-таки решить эти проблемы в соответствующих им условиях, а не тащить их в следующий этап с большими возможностями...
- Ну... нет, Эгерт Урмасович. Диктатура создается не для того чтобы решить проблемы. Это специфическое проявление социального иммунитета, как повышение температуры при заболевании. Но она только симптом.
- Симптом коллапса власти, Марина Викторовна?
- Общества, скорее. Когда общество отказывается принимать на себя ответственность даже за повседневные выборы, когда начинаются слезные песни о "сильной руке" и стоны "сделайте за нас, а то нам страшно", диктатор появится неизбежно. Им станет любой лидер, который согласится взять на себя ответственность. Поскольку он будет брать ответственность уже не за людей, но за...
- Стадо, говорят в таких случаях?
- Если бы, Эгерт Урмасович. За предметы. За вещи, которыми люди себя считают.
- "Живая вещь" - не так ли называли рабов, Марина Викторовна?
- И это тоже. Но забавно, что именно появление диктатора приучает людей брать на себя ответственность за свои поступки и слова, за свои выборы. Да, личная самостоятельность в условиях диктатуры чаще всего оценивается как противозаконная, но настаивает на этом не сам диктатор, а те, за кого он принимает решение - обращаю ваше внимание, Эгерт Урмасович, по их же просьбе. И именно они активнее всего протестуют против самостоятельности своих знакомых и соседей. Чаще всего в форме доносов. Так начинаются репрессии.
- А армейские путчи Латинской Америки?
- Там немного другое, но принцип тот же. Только голосовали там не доносом, а отчислением в кассу хунты. И как правило, возвращение законности и называние вещей своими именами очень помогает.
- Следуя этой логике, Марина Викторовна, придется признать, что лекарственная доза может оказаться больше летальной...
- Да, Эгерт Урмасович. Так бывает. В этом случае государство перестает существовать.
- Марина Викторовна, так что насчет моего вопроса? Князь Димитри да Гридах - диктатор он или нет?
- Он - нет. Диктатуру тут пыталась построить церковь Саалан. А все действия их светской власти добуквенно законны, включая участие в репрессиях, за которые и Академии, и госсовету империи еще предстоит выплачивать компенсации и нести свое покаяние.
- Но почему же он тогда сложил полномочия? Его версию по поводу необходимости другого наместника, способного работать в условиях прозрачной системы закона и права я слышал, а что думаете вы?
- Князь очень свободолюбивый человек. Здесь ему приходилось слишком во многом себя ограничивать. Думаю, дело в этом.
- Удивительно, но факт: все, с кем я говорю о событиях между аварией и судебным процессом по ней, в итоге говорят мне это слово - свобода. Что для вас значит это слово, Марина Викторовна?
- Это ответственность за себя и право самостоятельно решать, какой будет твоя жизнь. И обеспечивать эти решения, конечно.
Полина Юрьевна Бауэр согласилась только на звонок по скайпу, и первый разговор вышел довольно натянутым.
- Можете хотя бы в общих чертах рассказать о сути вашего контракта за звездами?
- В общих чертах - могу. Личностный рост и психология развития. Как и любой контракт вне корпорации.
- А немного подробнее не расскажете?
- Не расскажу. Это не мой секрет.
- Как вы теперь, после всего, относитесь к империи?
- У меня двойное гражданство, как и у моих детей.
- Вы, как всегда, очень точны. Я спрашивал про человеческое отношение. Про чувства.
- Чувства, Эгерт Урмасович, бывают к людям. А государство - образование условное. Оно есть только до тех пор, пока достаточное количество граждан согласны считать себя таковыми.
- Только к людям, Полина Юрьевна? А к событиям?
- К событиям - возможно. Если мнение о них еще не сложилось, чувства, конечно, будут. Вероятно, даже сильные.
- У вас есть чувства по поводу событий вашего прошлого? Или, может быть, мнение?
- А это важно?
- Для вас - нет? Ведь эти тринадцать лет полностью изменили вашу жизнь.
- Она в любом случае изменилась бы, жизнь вообще явление изменчивое. У здорового человека, по крайней мере.
- Полина Юрьевна, вы чувствуете себя сейчас достаточно свободно?
- Неожиданный вопрос, но, пожалуй, да. Теперь - да.
- Ваши ответы настолько обтекаемы, что создается впечатление скованности и нежелания говорить.
- Я все еще здесь и говорю с вами. Просто вы задаете вопросы вокруг темы, не слишком для меня значимой.
- А что для вас сейчас значимо, Полина Юрьевна?
- Дети. Новый проект. Друзья. Предстоящее открытие Эрмитажа. Перспективы восстановления метро.
- Вы всегда ориентируетесь в жизни на текущий момент?
- Но это ведь и есть свобода, как же еще ее почувствовать?
Исчерпывающий ответ, да...
Собирая книгу, Эгерт получил еще множество таких ответов. Дейвин да Айгит, с которым журналисту удалось встретиться только весной, рассказывая о новой частной военной компании, руководство которой он принял, между делом обронил, что свобода - это право самостоятельно выбирать авторитеты и приоритеты. Досточтимый Айдиш и Унриаль да Шайни, не договариваясь и не советуясь, сказали, что свобода - это право человека самому решать, что именно он будет делать с ожиданиями, которые к нему адресуют - претворять их в жизнь, разрушать или оставлять без внимания. Досточтимая Хайшен, задумчиво улыбнувшись, предположила, что так можно назвать право как принимать свои и чужие чувства во внимание, так и пренебречь ими.
Самый пространный ответ дал достопочтенный Озерного края Лийн. Встреча состоялась, когда его сын Глеб получил кольцо мага, и это, как юноша сказал, было лучшим подарком на его шестнадцать лет. Его отец, рассказав всю историю рождения мальчика в подробностях, признался:
- Знаете, Эгерт, когда-то и я был ребенком. И рос в доме, в любящей семье. Как у любого ребенка саалан, у меня была сайни. Когда мне было семь, она умерла, не сумев ощениться. Так бывает. Редко, но бывает. О родителях плохо подумали, они долго оправдывались потом, но оправдались. И кто-то из сайни даже пошел к ним в дом жить, хоть и не сразу. Пустой дом, в котором не для кого зажигать огонь - это ужасно, Эгерт. Хуже, мне кажется, ничего не может быть... Я тогда решил, что, будучи самцом, представляю опасность для самок своей расы. И должен отказаться иметь детей, чтобы из-за меня никто не умер. Такое детское решение из определяющих жизнь, знаете... Я вырос, выучился, принес обеты, отправился в край - и нашел Юлю в общественном туалете в Сосново. Она могла умереть, рожая, очень многое пошло не так, и я должен был, просто обязан помочь ей выжить. Она могла умереть, оставив себе Глеба, да и он мог не пережить ее материнской заботы, поэтому она и ушла, и правильно сделала. Так что я был прав, когда забрал его. И став отцом по законам края, получив в руки документы - я понял, что свободен. Никакие обеты, никакие мои решения и ограничения не помешали мне быть отцом. И никто от этого не умер, и мир не рухнул от того, что монах растит ребенка, в рождении которого он так или иначе поучаствовал.
- Впечатляющая история, достопочтенный. Глеб, а для тебя что такое свобода?
- Я думаю, что музыка. Когда в Исюрмере я стоял на скале над заливом и играл, а в заливе два китовых ящера танцевали под мою музыку, я ощущал, что как будто я, скрипка, ветер, залив и эти ящеры - это все одно целое, и это было... не знаю, как сказать...
